В год моего рождения в Китае в очередной раз вышел перевод книги Николая Островского “Как закалялась сталь”. Примечательно в этом то, что на обложке было написано оригинальное название романа.

Артемий Лебедев как-то уже написал про то, почему в китайских шрифтах такие ужасные буквы кириллицы. Но тут не та история. Дело не в том, что буквы как-то искажены, обладают каким-то неверным рисунком или у них что-то не так с выносными элементами. Нет, шрифтовик очень старался (ну и сделано все было в доцифровую эпоху).

Но все равно эту надпись создал человек, привыкший к китайской письменности. Это видно по тому, как свободно друг относительно друга расположены буквы кириллицы. Здесь нет кернинга. Это те же иероглифы (у которых кернинга и не бывает), только вместо иероглифов буквы кириллицы.

А вообще-то знаки разных письменностей имеют свои законы расположения на поверхности.

Название — цитата из дневника Назирова:

Сенсация! Новый гений родился, какой-то Солженицын. В 11-м номере «Нового мира» напечатана новая повесть — «Один день Ивана Денисовича» (в рукописи она называлась «Один день одного зэка»). Громадный успех, очереди в библиотеках. Говорят, Твардовскому стоило труда «пробить» ее. Иуда Ермилов моментально отозвался: сравнил Солженицына со Львом Толстым! говорят, очень хорошо написано, я еще не читал. Солженицын сам провел что-то десять лет в заключении при Сталине. Действие повести происходит как будто в 1951 году.

А вот занятный документ из музея-квартиры Солженицына в Москве:

Здесь есть писатели (Каверин) и есть актеры (Юрский). А кто такой «Тарковский»? Мог бы быть и отец-поэт, и сын-режиссер. Экскурсовод не знает. Я бы предположил, что это режиссер, учитывая, что рядом в списке Волчек и Табаков, то есть деятели театра и кино, а литераторы (Окуджава, В. Некрасов) выше.

Евтушенко без Вознесенского, что тоже обращает на себя внимание.

В целом же экскурсия очень манипулятивная.

• Солженицына пытаются представить безобидным писателем, которого безжалостная советская машина упаковала ни за что. Нет, он не был «просто писателем». Он был враг, и враг очень сильный. Против него вели работу совершенно обоснованно.
• По версии экскурсовода, Солженицына посадили ни за что, просто с друзьями они критиковали советскую власть. Нет, дело было не так, Солженицын был убежденным противником советской власти, пытался создать организованное подполье, и посадили его за дело. Он своими письмами еще и корреспондентов подставил.
• В версии экскурсовода после публикации в «Новом мире» «какая-никакая» известность к Солженицыну пришла. Да нет, это была оглушительная слава, см. дневник Назирова.
• Задержание Солженицына в 1972 году настойчиво называют арестом, а в видео, которое демонстрируется тут же, сам фигурант называет это приводом. Есть разница между арестом и приводом. Его задержали, чтобы выдворить из страны, чтобы он не создал дополнительных проблем. При чем тут «арест»?
• На том, что притесняемый со всех сторон мыслитель страдал в огромной пятикомнатной квартире в центре Москвы, почему-то внимания не заостряют.
• В шарашке, где Солженицын работал, нужно было создавать шифровальную машину. По версии экскурсовода — чтобы тоталитарное государство смогло следить за частной жизнью граждан. И якобы поэтому Солженицын отказался, то есть его представляют как борца за свободы простых людей. Но это все неправда. Шифровальные машины тогда использовались при передаче дипломатических и военных сообщений, о личной жизни людей Солженицын не заботился, а просто боролся со своей родиной всеми доступными ему способами.

Это экспонат из Музея современной истории России.

В нем есть история, эта история уже написана на этикетке, добавлять ничего не нужно.

Имя Поля Гольбаха широко известно. Не со школы, так как он не открывал физических и химических законов, которые нужно зазубрить для контрольной, но в университетском курсе философии его не миновать. Он был энциклопедистом вместе с Дидро и Д’Аламбером, пропагандировал атеизм (будучи при этом монархистом) и вообще пошумел на философской поляне XVIII века.

Имя Христиана Гольдбаха известно гораздо меньше, разве что математикам (а не всем, кто изучал историю философии), перед которыми у него есть свои заслуги.

А так как имена похожи, хотя и пишутся по-разному (и ударение там скорее тоже на разные слоги), их легко перепутать или даже ошибочно отождествить.

Между тем, Гольдбах был тоже фигурой примечательной, а для истории российской науки особенно небезынтересной. Он с самого начала был членом Петербургской академии наук, и, очевидно, много занимался ее журналом, тем, что потом станет «Известиями РАН», а в 1728 году называется «Commentarii Academiae Scientiarum Imperialis Petropolitanae».

Гольдбах, в частности, написал к первому тому этого издания предисловие. Разумеется, на латыни:

Гольдбах был учителем Петра II, то есть предвосхищал придворную педагогику XIX века с Язвицким и Жуковским.

В 1740-е он занялся криптоанализом, то есть дешифровкой дипломатической корреспонденции. К сожалению, я не нашел его в соответствующем разделе экспозиции в целом прекрасного Музея криптографии. Хотя именно он стоит тут у истоков.

Кстати, Поль Гольбах тоже стал членом Петербургской академии, но произошло это в 1780 году, Гольдбах тогда уже умер, да и было бы ему в 1780-м 90 лет. Но двух Голь(д)бахов в одной академии быть не может.

Был такой важный человек для современной науки о компьютерной атрибуции, Винценты Лютославский. Это он, по всей видимости, придумал слово «стилометрия».¹

Учился одновременно на химика и философа, и вообще был мыслителем нетривиальным. В связи с платоновским вопросом увлекся идеей формализации и квантификации этой проблемы. У С. Л. Козлова есть большой доклад о нем как о пионере количественных методов в гуманитарной науке, его можно посмотреть здесь (начиная с 20:36):

В современной Польше есть Computational Stylistics Group.² Они, например, сделали широко используемый сейчас пакет stylo для языка R (в популярном изложении про это есть тут).³

Вот их фотография в футболках с портретом Лютославского:

Почтение к согражданину со стороны краковской CSG понятно, но в силу понятных исторических обстоятельств Лютославский был гражданином Российской империи, учился и работал в ее университетах. В частности, в 1889 году он приезжает работать в Казанский университет.

И это немного поздно, потому что он, таким образом, не застал там Ленина.

Ленин поступает в Казанский университет осенью 1887 года. Но уже в первых числах декабря за участие в студенческих волнениях Ульянов арестован и в конечном счете исключен из университета.

А проучись он там еще пару лет, вполне мог бы слушать лекции Лютославского.⁴

1. Я пишу про это здесь. ↩︎
2. URL. ↩︎
3. Eder, Maciej et al. “Stylometry with R: A Package for Computational Text Analysis.” R J. 8 (2016): 107. ↩︎
4. Я признателен О. В. Алиевой и Р. А. Бакирову, которые поделились со мной важной для этого текста информацией. ↩︎

Есть привычный стиховедческий нарратив (я его тоже иногда транслирую) про то, что научное стиховедение (в изводе русского метода) в России появилось в 1910 году благодаря книге Андрея Белого «Символизм». Тут удачно сошлось и то, что Белый был выдающимся поэтом, и то, что он был сыном профессора математики, и то, что он не был на хорошем счету у советской власти.
Потому что на самом деле стиховедение в России началось с Чернышевского.

Но Чернышевскому исторически не повезло. Те, кто делал у нас стиховедение в XX веке, были в сильной степени ангажированы политически, и не могли отделить науку от идеологии.

Кроме М. Л. Гаспарова. У Гаспарова были достаточно широкие взгляды, чтобы признать первенство Чернышевского:

Но идеологическая гибкость Гаспарова не распространялась на остальных членов сообщества, главным образом, антисоветчиков.

Вот как, ничего не стесняясь, пишет о Чернышевском А. К. Жолковский:

Роман (Что делать?) по праву знаменит своей «плохописью». Он столь откровенно и безобразно антихудожествен (да и сам его повествователь непрерывно настаивает на ненужности хорошего стиля), что царские цензоры сознательно пропустили его в пе­чать, рассчитывая повредить таким образом репутации и поли­тической линии автора. (…) Навязчивый синдром беллетризации/фальсификации (fictionalization) действительности — беллетризации, выдержанной к тому же в удручающе дурном вкусе, — пронизывает жизнь и творчество Чернышевского. (…) Вялым темпераментом Чернышевского объясняется, по-­видимому, еще один характерный для него символический меха­низм. Обделенный непосредственной эмоциональной реакцией на женщин, Чернышевский разработал методику логического выведения их желанности. Впрочем, «их» в данном случае, скорее всего, преувеличение. Социально и сексуально ущерб­ный, Н. Г. имел дело с очень немногими женщинами, вероятное всего, в общей сложности — с двумя-тремя.¹

Умиляют в этом тексте наукообразные ссылки. За якобы научным фасадом Жолковский довольно плохо скрывает мелочное желание оскорбить и унизить оппонента, который, кстати, уже не может ответить.

Безобразный, дурновкусный, вялый, ущербный — сколько сносок на авторитетные источники ни поставь, это все останется вульгарным оскорблением. Он там еще Чернышевского куколдом выставляет, чтобы уж наверняка. Такого отцом русского стиховедения, гордости отечественной науки, делать нет никакой возможности.

Ну и особенно постарался в заколачивании гроба Чернышевского Набоков, который посвятил ему большую главу в своем центральном романе.

Напомню, что Набоков человек сомнительных нравственных достоинств. Не только потому что он роман про растление маленьких девочек написал, но и главным образом потому что одобрял варварские бомбардировки Вьетнама, то есть массовое убийство тысяч ни в чем не повинных людей:

…доводилось ему делать и откровенно публичные, политически выразительные жесты: взять хотя бы телеграмму Линдону Джонсону, американскому президенту, начавшему новый тур страшных вьетнамских бомбардировок. Набоков выразил восторг лидеру уже тогда не его страны, за эту решительность в борьбе с  распространением большевизма.²

Ничего, Набокову можно, он же антисоветчик, он на стороне хороших.

В советские времена людям из тусовочки Жолковского было предписано не любить официального Чернышевского и любить запрещенного Набокова.

Не стиховед, но представитель той же среды Игорь Мельчук (как и Жолковский, из Союза эмигрировавший) выражается насчет политического строя тоже вполне определенно. К Мельчуку, кстати, обращены стихи, которыми открывается цитированная выше статья Жолковского; стихи эти сами отсылают к Ломоносовскому «Письму о пользе стекла».

И все это не столько упрек Жолковскому (хотя оскорблять Чернышевского все же не стоило), сколько слова почтения мужеству Гаспарова, который не побоялся пойти против системы.

Вообще-то стиховедение началось ещё раньше, с книги Тредиаковского.

Но это была донаучная прескриптивная дисциплина. К тому же без столь важных для русского метода подсчетов.

А вот у Чернышевского уже полноценный научный подход.

Так что не успели мы как следует отойти от столетия русского стиховедения в 2010 году, как в 2054 нужно будет отмечать уже 200-летие.

1. Жолковский А. К. О пользе вкуса (Чернышевский) ↩︎
2. Питцер А. Тайная история Владимира Набокова. ↩︎
3. URL. ↩︎

Инструкция врача: «отцифровать»

Эта словообразовательная модель отражает представление: оцифровать — это как отпечатать. Сделать цифровой отпечаток.

А еще это как раз то, чего от нас хочет начальство: всех отцифровать, немедленно перейти на цифровые рельсы и не рассуждать.

Однажды мне нахамил доктор наук в должности редактора сборника.

Я предложил в этот сборник свою статью.

Редактор перед сдачей сборника прислал мне раздраженное письмо, в котором требовал отредактировать мой текст, так как считал, что он нечитабельный, не указав, однако, что именно требует правки. То есть подразумевая, что статья моя была нечитабельной вся.

Я с этим не согласен, я хорошо пишу по-русски. И тут бы мне сказать, что это у самого этого редактора тексты нечитабельные, но нет, приходится признать, что и его оригинальные работы тоже неплохо написаны.

Но кое-какие примеры оборотов, которые казались редактору нехарактерными для русского языка в письме все же были.

Я в вежливой форме ему ответил, что в XIX в. такого и правда не было, а сейчас сколько угодно, и привел много примеров из НКРЯ.
Ответ пришел через пару минут:

Уважаемый Борис Валерьевич, поскольку Вы имеете непосредственное отношение к Национальному корпусу русского языка, то Вам и карты в руки. Я в подобной ситуации не считаю для себя возможным продолжать полемику и умываю руки.

Дескать, если ты из НКРЯ, то и о чем с тобой тогда разговаривать.

То есть, на самом деле, не понятно, что конкретно имеется в виду. Никто из тех, с кем я делился, не понял. Может быть, то, что раз я работаю в корпусе, то могу подтасовать там что угодно? Нет, не могу, корпуса делаются не так.

В общем, статью мою из сборника выкинули. Потому что не то было плохо, что я написал статью на плохом русском, а то, что я стал спорить с редактором и приводить обоснованные аргументы.

Никогда не разговаривайте с незнакомцами и не спорьте с редакторами.

Был в истории отечественной науки такой незаурядный человек, Федор Евгеньевич Корш.

Федор Евгеньевич знал совершенно разные языки (греческий, латынь, персидский, славянские и т.д.), переводил с них и на них, посвящал научные труды Пушкину, стиховедению и, конечно, «Слову о полку Игореве», куда же без этого.

Вот несколько фото с выставки в БАН, посвященной 180-летию со дня его рождения, летом 2023 года. Фото позволяют оценить разнообразие его интересов.

Не просто стихосложение, которое в то время еще не очень-то изучали, а именно персидское стихосложение, в чем Корш у нас был уж совсем пионером.

Пушкин

По-другому и быть не могло.

В студенчестве Корш вел дневник. Вел он его на латыни. И хотя формально он был филологом-классиком, посвященная ему выставка была в отделе славянских языков:

А еще Федору Евгеньевичу чувство слова позволяло делать стихотворные переводы:

Но не только с нерусского на русский (такое даже я иногда могу). Федор Евгеньевич, например, переводил с греческого на латынь. Или с санскрита на латынь. Или с персидского на греческий. Или с немецкого на греческий. И, говоря греческий, я, конечно, имею в виду древнегреческий.

Была у него такая книжка ΣΤΕΦΑΝΟΣ с 100 переводными текстами. Там много прекрасного. Даже не знаю, что показать, там одно другого краше. Из Моцарта ΑΛΕΞΑΝΔΡΟΥ ΠΟΥΣΚΙΝ нам что-нибудь. Например, «Поэт! не дорожи любовию народной»:

O vates, populi favor
Ne sit cura tibi: nam simul ac brevis
Laudis transierit fremor,
Stulti iudicium, plebis et audies

Risus indocilis. Tamen
Desperare cave et difficilis mane.
Rex es: vivere te decet
Solum. Perge via vadere libera...

Но вот мое любимое место.

Как известно,

На перевод Н. И. Гнедичем «Илиады» Гомера Пушкин отозвался в печати дважды: заметкой «Илиада Гомерова, переведенная Гнедичем…» («Литературная газета», 1830, № 2; см. т. 6) и двустишием «На перевод Илиады». За месяц до этого стихотворения Пушкин отдал дань природному юмору и написал эпиграмму, вызванную каламбурным стечением обстоятельств (Гомер был слеп, а Гнедич — крив). Эпиграмма в рукописи старательно зачеркнута Пушкиным².

Имеется в виду вот эта эпиграмма:

Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера,
    Боком одним с образцом схож и его перевод.


1830

А «На перевод Илиады» выглядит так:

Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи;
   Старца великого тень чую смущенной душой.

<1830>

То есть там был насыщенный драматургией сюжет: сначала большой ироник Пушкин, как он всегда это делал, посмеялся над Гнедичем, а потом проникся и поменял свое отношение.

В почтении перед античностью Пушкин даже использовал элегический дистих, к которому вообще-то прибегал крайне редко.

Тут идет серьезный разговор о поэзии, о переводе, о Гомере и об эллинах. Тут не до шуток и не до кривляния, которое было бы уместно , если б речь шла о каком-нибудь Вольтере.

Что же делает Корш? Он крайне изящно дополняет эту картинку, переводя двустишие Пушкина на греческий!

То есть как бы возвращая топик исходной культуре, от которой этот диалог оттолкнулся. И как бы давая возможность тени Гомера узнать, что там думают по всему этому поводу северные варвары:

ἘΙΣ THN ὉMΗPOΥ ἸΛΙΑΔΑ TΗN ὙΠO ΝΙΚΟΛΑΟΥ ΓΝEΔΙTΣ ΜΕΤΑΠΕΦΡΑΣΜΕΝΗΝ.

Ληξάσης ἀίω θείης Ἑλληνίδος αὐδῆς,
      Θαμβέω δ’, ὡς μεγάλου πρέσβεος ἐγγὺς ἐών.

1. URL. ↩︎
2. URL. ↩︎
3. URL. ↩︎

По некоторой надобности заглянул в словарь Русские писатели 1800-1917 и нашел там настоящую «Санта-Барбару».

В статье о брате Владимира Соловьева Всеволоде много интересного. Один из его предков по материнской линии — Г. Сковорода. По образованию был юристом, что роднит его с адвокатом Мейсоном Кэпвеллом в «Санта-Барбаре», а еще роднят сложные отношения с отцом, которого Всеволод любил, но не взаимно.

В частности, отец не одобрил первый брак Всеволода, когда тот женился на дочери своего домовладельца, у которого снимал комнаты. Тогда (не обязательно поэтому) Всеволод развелся с женой и женился на ее сестре.

После смерти отца Всеволод говорил, что имеет с ним мистическую связь, но без взаимности. То есть он мог делиться с отцом своими мыслями, а тот не отвечал? Или, наоборот, отец диктовал ему свою волю, но ответов не слышал?

На этом история с отцом заканчивается, но продолжается непростая линия взаимоотношений с братом Владимиром. Тот встал на сторону первой жены при разводе Всеволода, отказался от своей части наследства отца, в то время как Всеволод требовал свою часть себе, а своей частью он считал все наследство целиком.

Ну и вот мое любимое: «Через родст­венницу жены Ю. Д. Глинку по­знакомился в Париже с Е. П. Блаватской. Находясь под ее влиянием, С. собрался в Индию, но, узнав от фрейлины О. Н. Смир­новой, что тифлис. полиция обвиняет Блаватскую в мошенни­честве, попытался собрать дока­зательства ее невиновности и пришел к противоположным результатам».

Тут уже, как обратили мое внимание коллеги, есть следы акунинских сюжетов, ведь первый учитель Фандорина Бриллинг тоже оказывается злодеем. Соловьев потом и целую книжку напишет: «Современная жрица Изиды»:

Въ такихъ обстоятельствахъ молчать и скрывать истину, зная ее, — становится преступнымъ. Поэтому я вижу себя вынужденнымъ прервать молчаніе о моемъ близкомъ знакомствѣ съ Еленой Петровной Блаватской и ея «Обществомъ». Мнѣ это крайне тяжело и противно, какъ должно быть тяжело и противно человѣку, обязанному, даже ради самой святой цѣли, разрывать могилу и вынимать изъ нея находящійся въ ней трупъ. Къ тому же, помимо тяжести и отвращенія, я не могу избавиться отъ чувства жалости, которое всегда возбуждала во мнѣ эта, во всякомъ случаѣ, необыкновенная женщина, богато одаренная природой.

Современная жрица Изиды (Соловьёв)/1893 (ДО)/I

В статье постоянно подчеркивается родство взглядов Соловьева с Достоевским, который собирался сделать Соловьева секретарем редакции «Гражданина». Только вот автор статьи В. А. Викторович, специалист по творчеству Достоевского. Если бы на его месте оказался толстовед, то не был бы Соловьев точно так же встроен в толстовскую перспективу?

Я как-то уже писал о чем-то подобном, хотя и с иными акцентами: «История литературы как автопортрет».